Как мало нужно человеку, чтобы испытать неземное блаженство. Иногда для этого даже не нужно умирать.
Он никогда не верил в Бога и загробное существование, но, если бы Рай действительно существовал, то, сейчас он весь мог уместиться в пределах его собственного дома. А все из-за одного невинного ангела. Ангела со сломанными ногами, в синяках, цветущих по телу. Ангела, в чьих неземных зеленых глазах с каждым днем оставалось все меньше воспоминаний о своей прошлой праведной жизни. Теперь эти глаза были затуманены постоянным приемом лекарств, на которые не скупился Реймз.
Ангелов нужно совращать очень осторожно и Хэйтем делал все, чтобы не спугнуть это прекрасное создание. Каждый день он вводил Винсенту обезболивающие, осторожно повышая дозу. Лекарство не только забирало с собой боль мальчика, но постепенно отнимало у него воспоминания, которые Хэйтем тут же тщательно заполнял новыми. Он рассказывал ему о прошедшем годе их совместной жизни – который он сам сотворил, и в который сам верил. Он показывал Винсенту их совместные фотографии и фотографии из больницы – их было немного, но каждая стоила тех денег, что Реймз заплатил какому-то умельцу, который виртуозно обращался с фоторедакторами. Исходники предоставил сам Хэйтем, три года назад, специально для этих целей, приобретя профессиональный фотоаппарат.
Он не выпускал своего ангела за пределы комнаты и смежной с ней ванной. Пелена дождей надежно скрывала от Винсента вид за окном, но даже если бы тучи разошлись, и выглянуло солнце, окна комнаты мальчика выходили в сторону леса, по которому нельзя было сказать, растет он в Солсберри или в Хайнд-Лейси.
Каждый вечер они с Винсентом беседовали о ложных воспоминаниях, об иллюзорности жизни и даже о философии Матрицы. Точнее беседовал Хэйтем, а Винсенту отводилась роль слушателя.
Несколько раз он менял лекарство, вводимое парню, и искусственно вызывал у него новые провалы в памяти, которые должны были подтвердить его слова о болезни мальчика.
Пять дней вся его жизнь крутилась вокруг Винсента. Он был рядом, когда тот засыпал, он был рядом, когда Винсент просыпался. Он был с ним везде, во время приема пищи и в ванной. Хэйтем покидал дом лишь глубокой ночью. Удостоверившись, что мальчик крепко спит, мужчина уезжал из дома за продуктами, которые закупал в Шруссбери, в круглосуточном магазине.
Пять дней он практически не спал, но не чувствовал усталости. Зато чувствовал все нарастающее возбуждение.
Смотреть на Винсента было сладкой пыткой.
Каждое прикосновение к нему было подобно долгожданной эвтаназии.
Говорят, у Ада семь кругов. В его персональном аду их было пять – по количеству дней, проведенных с Винсентом под одной крышей.
Ведь, в отличие от Висента, Хэйтем ангелом никогда не был, и праведность была чужда ему изначально.
Смотреть, вдыхать, касаться… И все это, не переступая черты, за которой домашний Рай сгорал в чернильном огне того желания, что билось глубоко внутри Хэйтема. Только железная сила воли, да редкое ночное самоудовлетворение, помогали ему держать себя в руках.

Все случилось темным вечером пятого дня.
Реймз, как обычно отнес мальчика в ванную. Он заворожено наблюдал, как стекают капли воды по шее Винсента, преодолевают острые ключицы и скользят дальше по гладкой мальчишеской груди. Некоторые из них задерживались на сосках, другие доходили до паха, скрытого под водой.
Хэйтем чуть прикрыл глаза и вздохнул. За эти пять дней Винсент должен был уже привыкнуть к нему и пообвыкнуться, а значит… Указательный палец доктора скользнул вслед за одной каплей и это движение не имело ничего общего с тем, которое могло бы понадобиться во время принятия ванны. Он обрисовал уже затянувшуюся царапину на груди, что, словно стрелка, указывала путь к напряженному соску. Миновать такой знак было сложно, и Хэйтем покорно сжал его в  пальцах.
Второй рукой он обхватил подбородок, вскинувшегося было мальчишки и, властно притянув  к себе, впился в мягкие, орошенные сотнями мелких капель губы. Вскоре к каплям воды присоединились и капли крови – когда мальчик не пожелал самостоятельно раскрывать рот, Реймз прокусил ему губу. Рот наполнился приятным вкусом его крови, которой он был лишен столько дней.
Рай сгорел дотла.

Он посмел оттолкнуть его. После всего, что он сделал для него. После того, как был так добр, так нежен.
Он посмел отрицать его главенство над собой. Он посмел отрицать ту связь, что он так старательно создавал все эти дни.
Мальчишка посмел проявить характер. Но еще не знал, что его ждет за это. Что ж, ему придется наглядно все объяснить.
Добрый и терпеливый доктор Реймз канул в Лету в тот миг, когда настоящий доктор Реймз врезался в стену, не сумев удержаться на ногах от неожиданного выпада Винсента. В тот миг, когда его голова соприкоснулась с ванным кафелем, из глубин его разума – потому что Хэйтем всегда и во всем руководствовался в первую очередь разумом – хлынула волна  сдерживаемой ярости.
Но даже сейчас, когда его изнутри трясло от гнева, снаружи мужчина был по-прежнему спокоен и собран.
Так же совершенно спокойно он вышел в коридор, слизывая чужую, пьянящую кровь с губ, буквально в несколько шагов преодолел расстояние, разделяющее его и открытую входную дверь, за которой только что мелькнул кусочек его собственного пальто. Подкладка наверняка будет безнадежно испорченна мыльной водой.
Винсента он нагнал уже на улице - мальчик не успел пересечь и четверти лужайки перед домом. С ней он был уже знаком, так что валять его по земле не имело смысла.
Как и в прошлой раз, Хэйтем напал со спины. В этот раз в руках не было платка с хлороформом, так что пришлось справляться собственными силами.  Сильные, для человека его профессии, руки обхватили рот и живот мальчика, притягивая его к мужчине.
Хэйем очень заботился о своих далеких соседях и не хотел, чтобы их спокойному сну что-то помешало, поэтому, зародившийся под его рукой крик мальчишки был безжалостно выбит одним точным ударом в солнечное сплетение. Когда Винсент согнулся пополам, мужчина нанес еще один удар ребром ладони в основание черепа – достаточно сильный, чтобы лишить Винсента сознания, но достаточно слабый, чтобы убить.
Хэйтем когда-то долго тренировался, чтобы вложить в этот прием самообороны ровно столько силы, сколько ему нужно – ни больше, ни меньше. Смерть от перебитого нерва была слишком легкой и лишенной всякого изящества. Смерть, в случае Винсента, не рассматривалась вообще.
На этот раз, ему не было нужды долго избивать мальчика. По-крайней мере, перед своим домом.  Поэтому, как только Винсент вновь обмяк в его руках, Хэйтем закинул мальчика на плечо и почти прогулочным шагом направился к дому.
Вся схватка не заняла и минуты, а Хэйтем даже не успел толком вспотеть, что несказанно радовало. Лишь слишком частое дыхание, да чуть растрепавшиеся волосы выдавали тот факт, что что-то произошло.
К сожалению, как только он закрыл дверь, мальчик начал приходить в себя. Пришлось скинуть свою упрямую ношу прямо на пол, сесть сверху, освободив руки, и воспользоваться стариной хлороформом, бутылек с которым спокойно ждал своего часа здесь же, в недрах комода.
На этот раз ему понадобилось около пятнадцати секунд, чтобы Винсент окончательно затих. И все эти пятнадцать секунд откровенно Хэйтем упивался паникой и ужасом осознания в этих прекрасных глазах. Он почти видел, как к Винсенту возвращаются тщательно подавляемые воспоминания.
Когда мальчик перестал сопротивляться, Хэйтем вновь забросил его к себе на плечо, предварительно раздев, и придерживая за ягодицы, направился к неприметной двери под лестницей.
Подвал.
Теперь Винсенту предстоит жить именно здесь, но он сам сделал свой выбор. Из-за форс-мажорных обстоятельств Реймз не успел закончить там ремонт, так что Винсенту придется довольствоваться тем, что есть. Впрочем, и того, что там было, ему должно было хватить с лихвой.
Это был почти самый обычный подвал. Несколько разных шкафов, полки с какими-то инструментами, мерцающий огонек котельной, имелись даже банки с соленьями. Но ключевое слово в описании подвала было «почти».
Дальняя часть подвала была отделена крепкой решеткой с толстыми прутьями. Достаточно толстыми, чтобы обеспечивать должный уровень безопасности, но недостаточно широкими, чтобы не видеть его прекрасного пленника. За решеткой находилась железная кровать  с тонким матрасом. Ни постельного белья, ни даже одеяла на ней не было. Впрочем, Винсент мог замерзнуть только в том случае, если бы Хэйтем лично этого захотел – первым делом, обустраивая подвал, он провел туда вентиляционную  систему и установил кондиционеры, призванные обеспечивать пленника комфортной для поддержания жизни температурой и свежим воздухом. На единственные во всем подвале два окна, были установлены не открывающиеся   звукоизоляционные стеклопакеты и решетки.
Крайний угол клетки был огорожен еще одной решеткой – там находился душ и вполне приличный унитаз. Вода же  должна была уходить в сливное отверстие прямо в полу, так же забранное решетками. Туда же предполагалось смывать и кровь. На стенах на разном расстоянии от пола находились небольшие кольца. Туда, к одному из колец, Хэйтем и подволок своего пленника. Оно единственное пока не пустовало – на нем висели наручники на длинной, но крепкой цепочке, что с приятным щелчком сковали руки мальчишки.
Высота кольца и длина наручников позволяли Винсенту стоять в полной рост, с поднятыми над головой руками. Правда, сейчас парень не стоял, а беспомощно завалился на стену, подломив ноги. Цепочка натянулась, и метал наручников моментально вгрызся в нежную кожу.
Хэйтем лишь улыбнулся и вышел из клетки, захлопнув за собой дверь, и проверив оба замка – обычный и электронный, поднялся наверх.
Вернулся он через двадцать минут – этого было достаточно, чтобы переодеться и принять душ – и, усевшись на стул, стоявший напротив клетки, стал ждать пробуждения Винсента. Теперь он курил не таясь. Сигаретный дым согревал горло, а чувство дежа вю и обнаженный закованный мальчик -  душу.

Винсент снова все испортил. Только было, Хэйтем захотел с ним заговорить, как мальчик вновь потерял сознание, видимо, не вынеся действительности бытия. Пришлось приводить его в чувство с помощью нашатыря. Тот, как и хлороформ, никогда его не подводил и, уже через положенные десять секунд, Винсент вновь открыл глаза.
И снова все испортил. У мальчика был восхитительный талант делать все не так, как следовало. Хэйтем не выносил, когда все шло не так как следовало. Придется объяснить Винсенту, что и как следовало делать.
Тем менее, перед тем, как начать поучительную беседу о воспитании современной молодежи и разъяснить Винсенту новые правила его жизни, Реймз спокойно выслушал все то, что говорил мальчик. Он не предпринимал никаких попыток прервать его или сдвинуться в сторону, внимательно читая, как в лице Винсента перемешиваются страх и ненависть. Он даже позволил ему измять воротник рубашки и прикоснуться к руке – умный ход, Винсент, ничего не скажешь. Но он сработал бы лишь в том случае, если бы Хэйтем что-то чувствовал.
Но, единственное, что он сейчас чувствовал, была брезгливость. С толикой разочарования. Не самые лучшие чувства, чтобы внимать мольбам.
- Ну что ты, Винсент, - Хэйтем позволил себе ту самую, почти незаметную улыбку, когда мальчик, наконец, выдохся и закончил говорить.  – Ты не будешь один. Ты больше никогда не будешь один, ведь теперь с тобой всегда буду я.
Он поднял руку, ласково провел ею по щеке Винсента, а потом неожиданно размахнулся и, не сдерживаясь, влепил тому оплеуху. От удара голова мальчика дернулась в сторону и Винсент как следует, приложился головой о кирпичную кладку. Хэйтем сбросил с себя ослабевшие руки мальчика и оперативно сунул тому под нос новую порцию нашатыря – он должен быть в сознании.
- Я не могу отпустить тебя наверх, Винсент, - сокрушенно покачал головой Реймз, хватая мальчика за волосы и заставляя смотреть на себя. На голове уже вздувалась приличных размеров шишка.  – Видишь ли, ты меня подвел. Подорвал мое доверие. А мое доверие не то, что можно заработать пустыми мольбами, пусть и произнесенными таким милым голосом, как у тебя, - голос самого Реймза оставался совершенного спокойным. Словно он сейчас объяснял Винсенту прописные истины. Впрочем, так оно и было – и мальчику придется эти истины внимательно выслушать.
- Ты сам выбрал свою судьбу, Винсент. Если бы не твои действия, ты бы по-прежнему оставался в своей уютной комнате. Но ты предпочел отвернуться от меня, и сделал мне очень больно этим. Поэтому, теперь я сделаю больно тебе, - мужчина как следует тряхнул голову мальчика.  – Но, перед этим, позволь мне объяснить тебе несколько простых правил твоей новой жизни. Слушай внимательно и запоминай – они тебе еще пригодятся.  Во-первых, твой голос. Отныне ты говоришь только тогда, когда я тебя спрашиваю и только в той тональности, которой я разрешу. Громкие крики доставляют мне неудобство, а я терпеть не могу неудобства, - вторая рука мужчины легка на шею Винсента. Хэйтем выразительно постучал ногтем по области чуть ниже адамова яблока – именно там находились голосовые связки. – Мне б не хотелось лишать тебя голоса, так что советую прислушаться к этому правилу. Во-вторых, никогда и ни при каких обстоятельствах, не смей прикасаться ко мне без моего разрешения и портить мою одежду. Иначе следующая моя рубашка будет из твоей кожи - она точно не будет мяться,  - Реймз говорил абсолютно серьезно, и по нему было видно, что он не шутит.
- Пока с правилами все  - позже я добавлю новые, но позволь дать тебе еще несколько советов, - Хэйтем наклонился ниже и понизил голос.  – Никогда, запомни, Винсент, чтобы с тобой не происходило – никогда не унижайся и не проси. Никогда не моли  - меня это раздражает, а тебя унижает сильнее, чем иная пытка. Мой мальчик не таков, - Реймз не удержался и слизнул пару капель крови, оставшихся на губах у Винсента. Раскатал кровь по небу, наслаждаясь вкусом, затем проглотил. – А еще помни, кто ты есть. Если ты так легко едва не отказался от своей семьи и принял ложь о том, кем ты являешься – я не смогу быть уверенным в твоих чувствах. А пока я не буду уверенным в твоих чувствах – ты не выйдешь из этого подвала. А теперь, если ты все усвоил, то расскажи мне, что ты усвоил, и мы перейдем к твоему наказанию.

Гнев.
Хэйтем буквально кожей чувствовал, как гнев мальчика, вырывается из его хрупкого тела, раздирая на части остатки здравого смысла, слепой яростью обрушиваясь в виде пощечины на его щеку.
Ярость.
Но его гнев был ничто, в сравнении с той холодной яростью, что сейчас, подобно серной кислоте, разъедала самого Реймза изнутри. Эта ярость была почти рефлекторна, всего лишь ответ его неспокойного темперамента, встретившегося с себе подобным.
Только Винсент был из тех, кто вспыхивал быстро, ярко,  подобно атомной бомбе, сжигая все, до чего мог достать, включая самого мальчишку. Хэйтем же давно научился поддерживать градус своей ярости на нуле, не давая ей ударить в мозг и пользуясь ею, как точно выверенным оружием.
Именно поэтому он не убил мальчишку тут же, как сделал бы это с другим, на его месте. Убивать Винсента вообще не входило в его планы, пусть мальчик не тешит себя ложными надеждами и столь вызывающим поведением. Винсент еще не знал, что можно причинить боль так, чтобы человек не умер. Пусть даже от болевого шока. За этим, Хэйтем будет всегда внимательно следить. Как и за тем, чтобы мальчик не попытался с гордо поднятой головой уйти сам. Именно для этого он когда–то выстраивал этот подвал так, чтобы совершить самоубийство в нем оказалось практически невозможно.
Он слишком любил его, чтобы позволить ему сбежать – во внешний мир или в объятия смерти. Единственное место, где Винсент теперь сможет укрыться от жестокой реальности, это в его объятиях. Если захочет, конечно. А Хэйтем постарается сделать так, чтобы он захотел. Но для этого нужно, чтобы Винсент прозрел.
Гнев, ярость, страх… Вечные спутники человека, попавшего в ловушку. Они застилают глаза и мешают увидеть то, что скрыто. Лишь боль кристальна, прозрачна. Боль и кровь, вот что поможет ему смыть с глаз Винсента эту ненужную пелену. Не сразу, конечно, но у них впереди еще много времени, а он никуда не торопится.
- Значит, ты меня не понял, - за этими мыслями Хэйтем почти успокоился, по-крайней мере, голос его звучал спокойно. Он смотрел на Винсента с холодным, теперь уже неприкрытым возбуждением.  Такое возбуждение испытывает первооткрыватель – он истинно наслаждается увиденным, с обожаем думая о том, как вскроет все его тайны, вывернет наизнанку, чтобы каждый дюйм его открытия принадлежал ему. Хэйтем открывал для себя Винсента. – Существует расхожее библейское убеждение, что если тебя ударили по левой щеке, то стоит подставить правую. Ты придал этой фразу иной смысл, но готов ли ты за него ответить?
Вопреки своему вопросу Реймз не стал ждать ответа – он вышел за пределы темницы Винсента и повернул небольшой рычаг на стене. Кольцо, к которому крепились наручники, медленно, с тихим и каким-то протяжным скрипом потянулось вверх, так что теперь руки мальчика оказались прочно зафиксированы выше головы.
- Помнишь, когда ты только попал в мой дом, я говорил тебе, что во всем, что случилось, виноват только ты сам? Как видишь, ничего не меняется,  - Хэйтем открыл один из ящиков и достал оттуда конкурный кожаный хлыст. Когда-то он пытался найти себя в верховой езде, но вынес из этой практики лишь то, как правильно обращаться с хлыстом. Он не видел разницы между воспитанием лошади и мальчика. В любом случае, оба они должны были подчиниться ему.
Мужчина показательно рассек воздух, проверяя, как рукоять лежит в руке и не стесняет ли одежда движений, затем чуть расслабил узел галстука и расправил измятый воротник.  – Ты делаешь что-то не так, я тебя за это наказываю, все просто и честно.
Следующих замах не был показательным: хлопушка на конце со свистом рассекла воздух и оставила длинную красную полосу там, где была заживающая царапина. Следующий удар рассек кожу, пропитывая хлыст кровью.
- Если ты не хочешь со мной говорить, то тебе придется для меня покричать, - подвел итог их первой беседе Хэйтем. Больше он не останавливался, с каждым новым ударом, окрашивая грудь, живот и бедра мальчика в красный цвет.

Хэйтем чувствовал себя практически дирижером. На каждый взмах его руки, приходился очередной стон, эхом резонирующий от каменных стен, и усиленный, оседал у него в памяти.
С каждым ударом, кровь микроскопическими каплями разлеталась по подвалу, оседая на стенах и решетке  - позже их нужно будет вычистить. Некоторые капли долетали до его лица, приятно холодя разгоряченную кожу. Наверное, теперь, с лицом, припорошенным кровавыми каплями, он был действительно похож на маньяка.
Ему нравилось это слово – обманчиво мягкое в своем звучании, почти нежное, завлекающее своим долгим началом и внезапно ставящее резкую точку последним звуком. Но ему категорически не нравилось, как это слово испошлили с течением времени – маньяки теперь ассоциировались у людей с кровавыми убийцами. Хэйтем себя таковым не считал, хотя и не отрицал того, то является убийцей. Но в большей степени он был именно маньяком.
Человеком, одержимым манией, влекомым к объекту своего восторга.
Его мания носила имя Винсента Хантингтона и сейчас, с безумно страстной хрипотцой в голосе, отчаянно просила его перестать. И Хэйтем послушался, опустив хлыст. Но не потому, что на него произвела такое впечатление просьба Винсента. В конце концов, мальчик всегда производил на него впечатление, но личная мания не должна стать причиной мягкосердечности.
Ему просто захотелось послушать, что он ему теперь скажет. Казалось бы, еще с минуту назад, он с такой категоричностью заявлял, что не будет с ним больше разговаривать. Как мало нужно человеку, чтобы позабыть свои собственные слова. Иногда всего лишь тридцать ударов.   
Да и для первого раза, подобного наказания было более чем достаточно. К тому же, вокруг наручников кожа уже начинала синеть – кровь застаивалась, а это могло привести к нежелательным осложнениям в виде гангрены. Его мальчику могло и, иногда должно было быть больно, но при этом все конечности должны были оставаться на месте, иначе это будет уже не его мальчик. Впрочем, время еще было, и опускать его пока не требовалось. По-крайней мере, не раньше, чем он обработает раны.
- Винсент, ты же умный мальчик, - Хэйтем отложил плетку в сторону и подошел к юноше вплотную. Кровь с лица он отирать не стал – природная брезгливость отключалась, когда речь заходила о жидкостях принадлежащих мальчику.  – Сам подумай, стал бы охотник за выкупом так небрежно обраться  с тем, кто мог бы принести ему крупную сумму денег, да еще показывать ему свое лицо и жить с ним под одной крышей почти неделю, если в итоге планировал отпустить? А еще ты крайне невнимательно слушаешь то, что я говорю, - он наклонился и чуть прикусил мочку уха Винсента, почти опьяненный запахом крови и близостью этого тела. Затем провел языком вниз по шее, вонзив пальцы под ребра Винсенту и, таким образом, не давая ему дергаться. – Я ведь говорил, что не являюсь садистом. Мне не доставляет никакого удовольствия пытать каких-то «людей»,  - последнее слово он выплюнул с таким отвращением в голосе, что сразу становилось понятно, какого мнения Реймз о большинстве представителей рода человеческого.
Он оторвался от шеи Винсента и поднял голову так, чтобы его глаза оказались прямо напротив глаз мальчика.
- Единственное, что мне доставляет истинное удовольствие и единственное, что мне нужно  - это ты.

- С точки зрения нормального общества, возможно, я и болен. Но норма - это иллюзия. Что норма для паука, то хаос для мухи, - спокойно возразил Хэйтем, продемонстрировав свое знание известного сериала. Он чувствовал, как тело Винсента реагирует на его прикосновения и не собирался останавливаться. Пусть это будет тоже своеобразной пыткой. В чем-то Винсент был прав в своих попытках в его психоанализе. Ему этот вариант развития событий приносил своеобразное  удовольствие.  Да и Винсенту рано или поздно начнет. Уж он постарается. Попытки прервать их телесную близость лишь повеселили его.  – Сейчас ты муха. И чем больше муха дергается в сетях, пытаясь выбраться, тем больше она привлекает внимание паука.
Одна из его рук переместилась ниже, и чуть сжала пах мальчика. Второй он крепко обхватил поврежденный коленный сустав, сознательно его сдавливая.
- Не пытайся казаться храбрее, чем ты есть на самом деле. И не пытайся вменять мне в вину то, кем ты меня считаешь– меня это не задевает, - Реймз не прерывал зрительного контакта, лишь чуть наклонил голову набок, разглядывая Винсента. Храбрится. Не сдается. Сдаться для таких, как Винсент, смерти подобно. И за это Хэйтем безмерно уважал и любил Винсента. Даже будучи истерзанным и напуганным, он оставался сильным, не превращаясь в пресмыкающееся и дрожащее нечто, что и человеком назвать можно было лишь с презрением.
Но при этом, сам того не понимая, он уже начинал подчиняться тому, чего от него хотел Хэйтем, выполняя его правила, которыми так старательно пытался пренебречь. Именно это доставляло большое удовольствие и именно для этого нужны были все эти пытки, а не для того, чтобы потешить садиста где-то глубоко внутри, как предполагал Винсент. Впрочем, объяснять это мальчику он не стал, как и отвечать на другие его вопросы – пусть сам наблюдает, думает и делает выводы. Заодно не заскучает в те моменты, когда Хэйтему будет нужно его покинуть.
- А еще не пытайся ставить мне условия,- на этот раз он все-таки прервал зрительный контакт, для того, чтобы наклониться и слизнуть пару капель крови с груди Винсента. Затем распрямился и, отпустив мальчика, отошел от него, словно ничего и не произошло. Опускать он его не стал, считая, что еще пару минут боли Винсент заслужил. Больше он с ним не разговаривал. Пусть для начала, переварит полученную информацию.
Его руки чуть дрожали от медленно сходящего возбуждения, когда он вытирал их чистой тряпкой, а затем смывал выступившую кровь на теле мальчика. Раны он обработал специальной мазью – она должна была предотвратить заражение и  ускорить заживление, не оставляя шрамов, но при этом не обладала никаким обезболивающим эффектом. Боль – это тоже часть наказания. То же самое он сделал с ранами от наручников.
Но перед этим он защелкнул на одной из его ног длинную цепь, прикрученную к нижнему кольцу у пола. Длина цепи позволяла перемещаться от кровати  до душа с туалетом, но ее не хватало, чтобы позволить мальчику даже подойти к двери из клетки.
Впрочем, сейчас, судя по его состоянию, Винсент не мог сделать и этого – пережитое, давило на него и ментально и физически, так что Хэйтему пришлось подхватить его на руки, и опустить на кровать, иначе бы мальчишка попросту бы рухнул на пол.
Теперь оставалось лишь привести подвал в порядок, с помощью шланга смыв кровь. Чтобы там себе не воображал Винсент, Хэйтем поддерживал в подвале почти стерильную чистоту – никакой плесени, затхлости и уж тем более никаких крыс и насекомых. Он не успел поменять каменную облицовку подвала, но кондиционер делал даже камень весьма пригодным для существования.
Убирая, использованные тряпки и вымытый хлыст, Реймз неожиданно для себя наткнулся на старую одежду мальчика. Надо же - собирался сжечь ее в первый же вечер, но так увлекся обществом Винсента, что совсем позабыл об этом. Что, ж, утро еще не наступило и у него оставалось время исправить эту досадную оплошность.
Проверив замки, он покинул подвал, пожелав Винсенту доброй ночи и забирая вещи с собой.

Хэйтем чувствовал себя просто замечательно, покидая подвал. Он давно не испытывал такого внутреннего умиротворения. Последний раз это чувство настигло его в тот момент, когда он бросал горсть земли на гроб жены.
С тех прошло почти четыре года.
Почти четыре года затишья. Почти четыре года томительного  ожидания. Почти четыре года планов и расчетов. Почти четыре года сладостных раздумий перед сном, оставляющих после себя жгучее чувство неудовлетворенности и липкие следы на руках.
И вот, впервые за эти четыре года, он чувствовал себя полностью удовлетворенным, словно наевшийся досыта зверь, после долгой охоты.
И дело было не только в том, что теперь Винсент Хантингтон был крепко прикован к его дому. В конце концов, здесь все только начиналось – это противостояние еще принесет ему много сладостных минут.
Но куда большую сладость ему приносил тот факт, что Винсент увидел его. Точнее он позволил ему увидеть себя. До сих пор это удавалось только двум его незадачливым пациентам – и то, даже тогда, Хэйтем был предельно сдержан, позволяя им уловить того настоящего себя, лишь в тот момент, когда их пульс на мгновенье дергался, прежде чем окончательно замереть. В такие моменты, он всегда был рядом, пристально выискивая свое отражение в начинающих стекленеть зрачках. Именно этот он отбирал их последний взгляд, намертво запечатлевая себя в их глазах, и вбирая в себя их последний вздох.
Винсент был первым, кому он показался, и кто не унес это видение с собой в могилу. Еще не целиком, разумеется, но уже какой-то частью. Винсент видел его настоящего – пусть и считал его больным извращенцем и садистом. Пусть считает кем хочет – мнение человека меняется с поразительной скоростью, подвергаясь множеству факторов, иногда даже насильно насаждаемых. Поэтому не стоит слепо верить мнению людей.
Впрочем, возможно, мальчишка и был в чем- то прав: для большинства людей, Хэйтем был настоящим  чудовищем, безжалостным и беспощадным.
Ему, впрочем, до этого не было никакого дела – он не собирался подвергать себя психоанализу и просто принимал таким, каков есть, методично потакая всем своим желаниям и стремлениям, но тщательно скрывая эти желания  от окружающих.
Но теперь у него был Винсент.
Тот, кто, наконец, увидит его.
Этот процесс раскрытия себя Хэйтем считал даже интимней, чем физическая близость – ведь тут обнажалась сама его суть, не скованная кожей и мышцами. И моралью.
Жизнь Хэйтема Реймза наконец-то обрела гармонию.
…Которая разбилась в один миг, с легким шелестом бумажной фотокарточки, плавно спланировавшей на траву, рядом с бочкой для сжигания мусора.
Обычная фотокарточка, выпавшая из кармана бывших брюк Винсента, в самый последний миг избежав всепожирающего огня.
Взяв ее в руки, Реймз почувствовал, как внутреннее удовлетворение исчезает практически без следа. На смену ему приходила уже знакомая холодная ярость, пока выражающаяся лишь в чуть подрагивающих пальцах, крепко сжимающих квадратный кусок бумаги.
С него смотрела она.
Разумеется, Хэйтем знал, кто это. Он видел эти рыжие кудри, эту чуть задумчивую улыбку. А еще он видел взгляд Винсента, когда тот заворожено, наблюдал, как осеннее солнце путается в этих волосах, как изгибаются ее губы, когда думал, что никто его не видит.
Но Хэйтем видел все.
В том числе и то, как она отказала ему. Только это и то, каков был его прекрасный мальчик, сидя в подавленных чувствах на берегу реки, и спасло ее тогда. Она не была заинтересована в Винсенте, а значит, он не был заинтересован в ней. На ее же счастье.
Он думал тогда, что все закончилось. Но эта фотокарточка показала, как же глубоко он ошибался. И он ненавидел ее за это.
А еще ненавидел ее за то, что пришлось вернуться в подвал к Винсенту в таком виде – пропахший дымом, все в той же рубашке с измятым воротником. Но желание получить объяснения, было слишком велико и перебарывало даже желание выглядеть идеально перед мальчиком.
Винсент спал, когда Хэйтем, чеканя шаг вошел в клетку. Не проснулся он и тогда, когда Реймз навис над ним.
Пришлось ему помочь, кинув на живот мальчика, компресс изо льда – это единственное на что Хэйтем отвлекся по пути в подвал.
- Просыпайся, - требовательно прошипел он. – Просыпайся!